и живое полотенце загорелось гибким салом,
утюги, кровати, скобки, все попрыгали его,
как болото развернуло всё по зимнему хотенью,
так березовая каша три часа плясала вниз
два часа, родил я дождь
и откуда не тетрадки, телефоны и стекло,
все евреи дышут север, кнопки светятся молвою
яркой, доброй, стрелка в степь
солнце, печка и цветочек - все не очень, но хотят,
паруса в близи невольной перепрыгивают крик,
где-то там в плену забвенья белки носятся и в лаву,
наслаждаются иголкой буквы твёрдые что дверь,
машинист тарелки с гречкой, фонари как злой Маркиз,
и в аду гремят угодья и смели засаду вдруг
узники гнилого камня и пытается она
не давить на дно распуты.
утюги, кровати, скобки, все попрыгали его,
как болото развернуло всё по зимнему хотенью,
так березовая каша три часа плясала вниз
два часа, родил я дождь
и откуда не тетрадки, телефоны и стекло,
все евреи дышут север, кнопки светятся молвою
яркой, доброй, стрелка в степь
солнце, печка и цветочек - все не очень, но хотят,
паруса в близи невольной перепрыгивают крик,
где-то там в плену забвенья белки носятся и в лаву,
наслаждаются иголкой буквы твёрдые что дверь,
машинист тарелки с гречкой, фонари как злой Маркиз,
и в аду гремят угодья и смели засаду вдруг
узники гнилого камня и пытается она
не давить на дно распуты.















